арчи браун миф о сильном лидере
Что читать в 2017 году: 5 книг от Билла Гейтса
Основатель Microsoft продолжает советовать полезные и познавательные книги
Никогда еще у меня не было столько возможностей для обучения, как сегодня. Когда я был молод, вариантов для самообразования было немного. У моих родителей был набор энциклопедий, которые я прочитал в алфавитном порядке. Но не было никаких онлайн-курсов, видео-лекций или подкастов, где бы вы могли познакомиться с новыми идеями и мыслителями.
Сегодня все это есть, но тем не менее чтение остается моим любимым способом узнать о новой теме. Я читаю в среднем по одной книге в неделю с самого детства. Даже когда мой график очень загружен, я выделяю много времени для чтения.
Если вы ищете чтение на праздники, вот некоторые мои фавориты этого года. В них вы увидите эклектичное соединение тем — от тенниса до теннисных туфель, от науки о геноме к лидерству. Они очень хорошо написаны, и они все произвели на меня огромное впечатление своими неожиданными идеями и принесли удовольствие.
«Теория струн» Дэвида Фостера Уоллеса. Эта книга не имеет никакого отношения к физике, но вы будете выглядеть чрезвычайно умно, читая ее в поезде или самолете. «Теория струн» — коллекция из пяти лучших эссе Уоллеса о теннисе, спорте, которым я увлекся в Microsoft и страстно люблю до сих пор. Эта книга понравится вам, даже если вы никогда не играли или даже не смотрели теннис. Покойный автор владел пером так же умело, как Роджер Федерер владеет теннисной ракеткой.
«Продавец обуви» Фила Найта. Эти мемуары соучредителя Nike служат освежающе честным напоминанием того, на что действительно похож путь к успеху в бизнесе: грязный, сомнительный и пронизанный ошибками. Я встречал Найта несколько раз за эти годы. Он очень хороший, но также довольно тихий и скрытный человек. Здесь Найт открывается так, как не всякий руководитель сможет. Я не думаю, что он пытается научить читателя чему-то. Он делает кое-что получше. Он рассказывает свою историю так честно, как может. И это — восхитительный рассказ.
«Ген» Сиддхартхы Мукерджи. Врачей называют «тройной угрозой», если они одновременно заботятся о пациентах, учат студентов-медиков и проводят исследования. Мукерджи, который занимается всем этим в Колумбийском университете, — «четверная угроза», потому что он еще и лауреат Пулитцеровской премии. В своей последней книге Мукерджи проводит нас через прошлое, настоящее и будущее науки генома, обращая особое внимание на этические вопросы, которые вызывают последние и самые выдающиеся генные технологии. Мукерджи написал эту книгу для обычных людей, потому что он знает, что новые технологии генома в скором времени затронут каждого из нас.
«Миф о сильном лидере» Арчи Брауна. Жестокое сражение на выборах этого года побудило меня прочесть эту книгу, написанную ученым Оксфордского университета, который изучал политическое руководство — хорошее, плохое и ужасное — больше 50 лет. Браун показывает, что лидеры, которые вносят самый весомый вклад в историю и человечество, обычно не являются теми, кого мы привыкли считать «сильными руководителями». Это, напротив, те, кто сотрудничает, делегирует и договаривается, те, кто признает, что ни один человек не может и не должен иметь ответы на все вопросы. Браун, наверное, даже не предполагал, какой резонанс получит его книга в 2016 году.
Поощрительная премия: «Сеть» Гретхен Бекке. Эта книга об устаревании нашей электрической сети написана в одном из моих любимых жанров: «Книги о приземленных вещах, которые на самом деле обворожительны». Я интересуюсь этой темой отчасти потому, что свое первое программное обеспечение в школе я написал для предприятия, которое управляло энергосистемой на северо-западе США. Но даже если вы никогда не задумывались, как электричество добирается до ваших розеток, я думаю, эта книга убедила бы вас, что электросеть — одно из самых замечательных технических достижений современного мира. И вы бы поняли, почему модернизация сети так сложна и важна для строительства нашего будущего с экологически чистыми источниками энергии.
Интересная статья? Подпишитесь на наш канал в Telegram, чтобы получать больше познавательного контента и свежих идей.
Все за сегодня
Политика
Экономика
Наука
Война и ВПК
Общество
ИноБлоги
Подкасты
Мультимедиа
Правильно понять Горбачева
Арчи Браун отвечает на критическую рецензию Фердинанда Маунта на его новую книгу «The Myth of the Strong Leader».
Кажется, я никогда еще не отвечал на рецензии, однако в пространном отзыве Фердинанда Маунта (Ferdinand Mount) на мою новую книгу «Миф о сильном лидере» (The Myth of the Strong Leader) слишком много неверных толкований моих взглядов на Советский Союз, которые вводят в заблуждение, а поэтому я не мог оставить его без ответа. Мое первое возражение — против глупого заголовка рецензии «„В“ значит вендетта». Утверждение Маунта о том, что я веду «личную вендетту» против Тони Блэра, это абсурд, хотя у меня весьма критическое отношение к многому из того, что сказал и сделал Блэр.
Главная причина столь частого появления Блэра в моей книге состоит в том, что его взгляды на политическое лидерство весьма влиятельны и представляют многое из того, против чего выступаю я. Важно оспорить поддержанное многими политиками и комментаторами представление Блэра о том, что «лидер», или человек, вставший во главе своей партии по множеству причин, но не в силу предполагаемой монополии на безмерную мудрость, наделен правом принимать важные решения, а члены партии сами должны решать, следовать за ним или нет, пока он стоит у руководства.
Маунт делает предположение о том, что я сочинил «общую теорию лидерства» просто для того, чтобы спровоцировать «частную полемику» против Блэра. Это нелепо. Всю свою взрослую жизнь я скептически смотрел на людей, считающих, что они рождены править, и на тех, кто сваливает в одну кучу политическое лидерство и личную гегемонию. В статье о британской политике, опубликованной в 1968 году в одном научном журнале, я написал: «Самовластный премьер-министр несет наказание не только в виде политических провалов, но и в форме партийных бунтов, а в конечном итоге, в виде вполне вероятной отставки. Он занимает свое место, потому что его поставила туда партия, и он должен продолжать удовлетворять ее интересы, если хочет на этом месте остаться». Такой премьер-министр заслуживает лишения власти.
Но большая часть моей книги посвящена лидерству в тоталитарных и авторитарных режимах, где слово «автократический» по своему значению отличается от того смысла, который ему придается, когда речь идет даже о самых властных лидерах в демократии. Если коллективное и коллегиальное руководство в целом лучше, чем властный глава демократического государства, значит, коллективное руководство это почти всегда меньшее зло, чем личная диктатура в авторитарном режиме. Коллективное по своей сути руководство не означает, что ничего не изменится. Михаил Горбачев, которому я, по словам Маунта, уделил большое внимание (начиная с того момента, когда он еще не был последним генеральным секретарем советской коммунистической партии), очень ярко и наглядно демонстрирует этот довод. Даже его оппоненты отмечали, что обсуждения на заседаниях Политбюро, где он председательствовал, были свободнее, чем когда бы то ни было. Горбачеву было трудно убедить в своей правоте более консервативных коллег, когда он начал менять политическую повестку в более радикальную сторону и оспаривать основополагающие нормы системы. Для этого нужно было огромное политическое умение. Я не виню Маунта за чрезмерно упрощенный обзор того, что произошло между 1985 и 1991 годами, но возражаю против того, что он приписывает мне два противоположных взгляда на роль этого человека: что у него не было особого «внутреннего чутья» по поводу своих действий, и что все это «была часть одного большого плана». Эти взгляды не соответствуют тому, о чем я пишу в своей последней книге, и о чем гораздо подробнее рассказываю в других публикациях.
Но больше всего Маунт искажает мои взгляды и содержание моей книги, когда сообщает читателю, что я, не довольствуясь состряпанной ради критики Блэра «общей теорией лидерства», преследую и другие «скрытые цели». А цели эти заключаются в том, чтобы представить преобразования советской системы при Горбачеве в качестве завершающего этапа процесса реформ, начатого его кремлевскими предшественниками. Он утверждает, будто я «увидел огромную надежду в программах реформ, которые один за другим провозглашали руководители СССР», и будто в целом я полагаю, что «советский режим после смерти Сталина постепенно менялся, уходя от тоталитаризма в сторону чего-то, больше напоминающего демократию». Я и на секунду не могу себе представить, что Маунт прочел все те сотни тысяч слов, которые я написал в книгах и научных журналах; но если бы он сделал это — кропотливо и внимательно — то все равно не нашел бы никаких подтверждений своим диким заявлениям. Говорить, что если режим больше не тоталитарный, то он обязательно превращается в демократический, это алогизм, в котором виноват Маунт, а не я. Между двумя крайностями этого спектра есть и другие типы режимов, включая множество авторитарных систем. После Сталина и до второй половины 1980-х годов Советский Союз всегда был весьма авторитарным государством — и это был авторитаризм очень специфического, коммунистического типа. Качественные изменения произошли только с приходом перестройки.
Следовательно, я никогда не писал о том, что советские руководители принимали меры по демократизации, и что советские институты в доперестроечный период становились более демократичными. Ранняя либерализация системы при Горбачеве уступила место серьезным мерам по демократизации в конце 1980-х, хотя Советский Союз так и не стал полноправной демократией (как и постсоветская Россия). В СССР после Сталина проводились некоторые реформы (при Хрущеве и ограниченно во время недолгого правления Андропова), но ни одна из них не затронула основ системы.
Я не перепутал, как это сделал Маунт, очень ограниченные перемены наверху с событиями в обществе в целом, в том числе, что важно, в рядах правящей партии, которая набирала членов непропорционально, отдавая предпочтение самым образованным слоям населения. Ключ к пониманию политических перемен в Советском Союзе это осознание того факта, что за монолитным фасадом КПСС, который партия старалась показать своему народу и внешнему миру, скрывалось вполне реальное разнообразие взглядов. В партии были сталинисты, русские националисты, социал-демократы, полные энтузиазма сторонники рынка (такие как первый премьер-министр Бориса Ельцина Егор Гайдар, чьи экономические взгляды были очень похожи на взгляды Маргарет Тэтчер), а также ленинцы и большое количество карьеристов. Расцвет свободы слова и публикаций, наступивший вскоре после прихода Горбачева на пост генерального секретаря, вывел на поверхность те идеи политической жизни, которые давно уже формировались подспудно. Но раньше авторы могли свободно излагать их только за кухонным столом и с оглядкой, а иногда эзоповым языком в своих доперестроечных публикациях. Приход непредубежденного реформатора на самый высокий пост в партии имел решающее значение для начала настоящих политических изменений. Но не менее важно было и то, что появились люди, готовые реагировать на совершенно новые стимулы сверху, которые подталкивали их не только к тому, чтобы думать о немыслимом, но и чтобы говорить об этом вслух. Те, кто считал Советский Союз накануне перестройки тоталитарным государством, больше всех были поражены, увидев то, что случилось после (хотя, как верно отмечает Маунт, масштабы и темпы перемен стали неожиданностью для всех).
Понимать, что в важных московских институтах были ученые общественных наук (для которых членство в партии являлось непременным условием такой работы), придерживавшиеся неортодоксальных взглядов, это совсем не то, что писать о демократизации или искать основания для «большой надежды» в программах партийных руководителей до Горбачева. Я ни в коем случае не считаю, что советская система после Сталина и до перестройки становилась демократической. Я писал аналитические работы, в которых критиковал тех, кто использовал термин «плюрализм» для обозначения соперничества между ведомствами и разнообразия мнений, наблюдая эти явления на уровне ниже высшего руководства. В своей длинной статье, опубликованной в 1984 году, я представил аргументы о том, что даже в самой правомочной форме «институционального плюрализма» или «бюрократического плюрализма» использование этого термина в отношении советской системы было серьезным и ошибочным преувеличением. Плюрализм существует только там, где есть независимые институты. Несмотря на разнообразие мнений в советском обществе, ни один советский институт ниже уровня высшего партийного руководства не обладал самостоятельностью — а тем более общественные организации.
Поэтому в докладе, представленном на семинаре, который организовала в 1983 году Маргарет Тэтчер, я написал: «Все советские руководители стараются сохранить те черты политической системы (включая ведущую роль партии, партийный „демократический централизм“, цензуру и слежку КГБ), которые они считают гарантией стабильности советского государства и оплотом против политического плюрализма (ибо в политическом плюрализме они видят кратчайший путь к дезинтеграции и анархии; и эти взгляды намного более правдоподобны в отношении огромного и многонационального Советского Союза, нежели в отношении Чехословакии образца 1968 года)».
В том же докладе я сделал ссылку на «пражскую весну», показавшую, что «партийная интеллигенция может сыграть решающую роль не только в проведении постепенных реформ, но и в осуществлении более фундаментальных изменений».
«Советский Союз это совершенно другая страна, с иными историческими традициями, и поэтому было бы опрометчиво говорить о скором наступлении „московской весны“. Но в принципе понятно, что движение за демократические перемены может появиться как под давлением общества, так и внутри правящей коммунистической партии. Было бы чрезмерным проявлением исторического и культурного детерминизма говорить о том, что в Советском Союзе такое невозможно никогда».
Тэтчер в своем экземпляре моего доклада подчеркнула слова «скорое наступление „московской весны“» и «демократические перемены». Фердинанд Маунт, а также любой другой человек, который в силу своего неблагоразумия поверит в собственную версию моих взглядов, должен отметить, что я говорил о «демократических переменах» как о гипотетической возможности, которая никогда не возникала в СССР, но могла возникнуть в какой-то момент в будущем. Она возникла раньше, чем я ожидал, так что, оглядываясь назад, могу сказать, что мой доклад был слишком сдержанным. Я предполагал, что Горбачев станет серьезным реформатором, но не думал, что он проявит такую смелость и отвагу. Пусть я и ошибался меньше, чем «тоталитарная и невосприимчивая к переменам школа мысли», которая с глубоким пессимизмом смотрит на перспективы демократизации, мои ошибки были из-за осторожности и осмотрительности. В своем докладе я писал, что Горбачев «это самый образованный член Политбюро, а возможно, и придерживающийся самых широких взглядов руководитель. Он может стать подающим самые большие надежды лидером с точки зрения советских граждан и внешнего мира, хотя ни один генеральный секретарь не будет обладать свободой действий, и вопрос здесь скорее в стиле и характере советского авторитаризма (великодушный он, исправляющийся, или по-сталински жесткий), нежели в переходе к политическому плюрализму. Этого в обозримом будущем не предвидится».
Так что, если и нападать на мои работы, то критиковать меня следует за то, что я не оценил в полной мере, насколько смелым человеком окажется Горбачев, и насколько стремительным будет переход к политическому плюрализму. По крайней мере, это более логично и разумно, нежели вздорные заявления Фердинанда Маунта о моих «скрытых целях» и его измышления о том, будто я увидел в Горбачеве яркое олицетворение постепенного перехода Советского Союза к демократии.
Есть и много других моментов, с которыми я не могу согласиться в рецензии Маунта. Например, я с гораздо меньшим оптимизмом смотрю на правительство во главе с Маргарет Тэтчер, в котором он какое-то время работал главой политического отдела премьер-министра. Но разные ценности и политические предпочтения, конечно же, вполне приемлемы и понятны. Неприемлемы ложные представления моих взглядов и их откровенное искажение.
Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ.
Типы лидеров
Перейти к аудиокниге
Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли
THE MYTH OF THE STRONG LEADER:
POLITICAL LEADERSHIP IN THE MODERN AGE
Copyright © 2014 by Archie Brown
© Деревянко Е., перевод на русский язык, 2019
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019
Предисловие
В демократических государствах современности мечтания о «сильных лидерах» – отнюдь не редкость. В это же самое время «волевые руководители» стран, отдаляющихся от принципов демократии, деловито и энергично консолидируют власть в собственных руках. За пару лет с момента окончания работы над этой книгой крупнейшие демократические государства столкнулись с серьезными внутренними деформациями и значительными вызовами на международной арене. В подобные времена мысль о том, что было бы неплохо найти правильного руководителя героического склада и поручить ему решение всех проблем, выглядит весьма соблазнительной идеей. Один сильный человек на самом верху – и все наладится.
В межвоенный период идея была, в частности, неотъемлемой составляющей привлекательности Адольфа Гитлера и Бенито Муссолини. Однако в те годы страны, сохранявшие верность идеям демократии, отвергали идеологию Fuehrerprinzip и продолжали скептически относиться к «сильным лидерам» и в период после Второй мировой войны. В последние несколько десятилетий представление о способности единственного высшего руководителя разрешать любые важные политические проблемы постепенно приживалось в обществе. Оно стало более распространенным даже в таких парламентских демократиях, как Великобритания, где мы уже не обсуждаем, что предпримет правительство для выработки политического курса страны, а спрашиваем, какое решение примет по этому поводу премьер.
И на президентских выборах 2016 года в США, и на всеобщих выборах в Великобритании в 2017-м, победу одержали кандидаты, подчеркивавшие, какими сильными лидерами они будут в случае избрания. Сила была главным элементом их предвыборных кампаний, хотя в британском случае результаты выборов значительно ослабили позиции премьер-министра, объявившей их как раз для того, чтобы их укрепить. Дональд Трамп набрал почти на три миллиона голосов меньше, чем его соперница Хиллари Клинтон, но благодаря причудливой организации американской избирательной системы с ее конституционной святыней – коллегией выборщиков в Белом доме оказался именно он.
Однако по степени личной диктатуры Китай не идет ни в какое сравнение с Северной Кореей. Своей воинственной риторикой и испытаниями ракет малой и средней дальности, а теперь уже и межконтинентальных, Ким Чен Ын встревожил не только своих соседей, но и Соединенные Штаты. Азарт, с которым он взялся за расширение программы пробных пусков, привел, в частности, к пролетам ракет над территорией Японии. Агрессивные заявления Пхеньяна натолкнулись на не менее воинственные тексты Дональда Трампа (заявившего в том числе, что тогдашний госсекретарь Рекс Тиллерсон попусту тратит время на попытки диалога с северокорейским режимом) и вызвали тревогу Южной Кореи, для которой перерастание словесной войны в настоящую означало бы катастрофу. Непредсказуемость Трампа привела к межкорейским встречным дипломатическим шагам по разрядке напряженности между Севером и Югом, которые были предприняты во время зимней Олимпиады в феврале 2018 года. В том, что касается внутренней политики, в 2017 году Южная Корея явила миру один из самых обнадеживающих примеров заслуженного наказания, которое может понести излишне самонадеянный руководитель государства – в данном случае, правда, речь идет о руководительнице. Конец коррумпированному и деспотичному правлению президента Пак Кын Хе (дочери диктатора Пак Чжон Хи) положил импичмент, ставший следствием массовых мирных протестов населения и продемонстрировавший независимость законодательной и судебной власти от главы исполнительной.
Испания была одним из наиболее успешных примеров демократизации, которая проходила в этой стране на протяжении трех последних десятилетий ХХ века. Однако во второй половине 2017 года там разразился конституционный кризис. Политический стиль Адольфо Суареса, сыгравшего главную роль в демократических преобразованиях в Испании (ему уделено особое внимание в главе о преобразующем лидерстве), отличали терпеливость, внимание ко всем точкам зрения и коллегиальность. Несмотря на собственную консервативность, Суарес добился блестящего успеха, сделав участниками политического и конституционного процесса социалистов и коммунистов и, что особенно важно в свете сегодняшних испанских проблем, своенравные регионы – Каталонию и Страну Басков. В разразившемся в 2017 году кризисе подобный тип руководства отсутствовал и в Мадриде, и в Барселоне. Заявляя о незаконности референдума о независимости Каталонии, объявленного президентом Каталонии Карлесом Пучдемоном, испанский премьер-министр Мариано Рахой основывался на Конституции страны. Однако он не последовал примеру Суареса и не вступил в диалог и переговоры – верной возможности найти способ предоставить Каталонии еще большую автономию и охладить пыл сторонников полной независимости. Для разрешения внутренних каталонских противоречий и примирения между Мадридом и Барселоной нужен был не «сильный лидер», а умелое и гибкое руководство с обеих сторон, образец которого был продемонстрирован сорока годами ранее.
Арчи Браун
Типы лидеров
THE MYTH OF THE STRONG LEADER:
POLITICAL LEADERSHIP IN THE MODERN AGE
Copyright © 2014 by Archie Brown
© Деревянко Е., перевод на русский язык, 2019
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019
Предисловие
В демократических государствах современности мечтания о «сильных лидерах» – отнюдь не редкость. В это же самое время «волевые руководители» стран, отдаляющихся от принципов демократии, деловито и энергично консолидируют власть в собственных руках. За пару лет с момента окончания работы над этой книгой крупнейшие демократические государства столкнулись с серьезными внутренними деформациями и значительными вызовами на международной арене. В подобные времена мысль о том, что было бы неплохо найти правильного руководителя героического склада и поручить ему решение всех проблем, выглядит весьма соблазнительной идеей. Один сильный человек на самом верху – и все наладится.
В межвоенный период идея была, в частности, неотъемлемой составляющей привлекательности Адольфа Гитлера и Бенито Муссолини. Однако в те годы страны, сохранявшие верность идеям демократии, отвергали идеологию Fuehrerprinzip и продолжали скептически относиться к «сильным лидерам» и в период после Второй мировой войны. В последние несколько десятилетий представление о способности единственного высшего руководителя разрешать любые важные политические проблемы постепенно приживалось в обществе. Оно стало более распространенным даже в таких парламентских демократиях, как Великобритания, где мы уже не обсуждаем, что предпримет правительство для выработки политического курса страны, а спрашиваем, какое решение примет по этому поводу премьер.
И на президентских выборах 2016 года в США, и на всеобщих выборах в Великобритании в 2017-м, победу одержали кандидаты, подчеркивавшие, какими сильными лидерами они будут в случае избрания. Сила была главным элементом их предвыборных кампаний, хотя в британском случае результаты выборов значительно ослабили позиции премьер-министра, объявившей их как раз для того, чтобы их укрепить. Дональд Трамп набрал почти на три миллиона голосов меньше, чем его соперница Хиллари Клинтон, но благодаря причудливой организации американской избирательной системы с ее конституционной святыней – коллегией выборщиков в Белом доме оказался именно он.
Однако по степени личной диктатуры Китай не идет ни в какое сравнение с Северной Кореей. Своей воинственной риторикой и испытаниями ракет малой и средней дальности, а теперь уже и межконтинентальных, Ким Чен Ын встревожил не только своих соседей, но и Соединенные Штаты. Азарт, с которым он взялся за расширение программы пробных пусков, привел, в частности, к пролетам ракет над территорией Японии. Агрессивные заявления Пхеньяна натолкнулись на не менее воинственные тексты Дональда Трампа (заявившего в том числе, что тогдашний госсекретарь Рекс Тиллерсон попусту тратит время на попытки диалога с северокорейским режимом) и вызвали тревогу Южной Кореи, для которой перерастание словесной войны в настоящую означало бы катастрофу. Непредсказуемость Трампа привела к межкорейским встречным дипломатическим шагам по разрядке напряженности между Севером и Югом, которые были предприняты во время зимней Олимпиады в феврале 2018 года. В том, что касается внутренней политики, в 2017 году Южная Корея явила миру один из самых обнадеживающих примеров заслуженного наказания, которое может понести излишне самонадеянный руководитель государства – в данном случае, правда, речь идет о руководительнице. Конец коррумпированному и деспотичному правлению президента Пак Кын Хе (дочери диктатора Пак Чжон Хи) положил импичмент, ставший следствием массовых мирных протестов населения и продемонстрировавший независимость законодательной и судебной власти от главы исполнительной.
Испания была одним из наиболее успешных примеров демократизации, которая проходила в этой стране на протяжении трех последних десятилетий ХХ века. Однако во второй половине 2017 года там разразился конституционный кризис. Политический стиль Адольфо Суареса, сыгравшего главную роль в демократических преобразованиях в Испании (ему уделено особое внимание в главе о преобразующем лидерстве), отличали терпеливость, внимание ко всем точкам зрения и коллегиальность. Несмотря на собственную консервативность, Суарес добился блестящего успеха, сделав участниками политического и конституционного процесса социалистов и коммунистов и, что особенно важно в свете сегодняшних испанских проблем, своенравные регионы – Каталонию и Страну Басков. В разразившемся в 2017 году кризисе подобный тип руководства отсутствовал и в Мадриде, и в Барселоне. Заявляя о незаконности референдума о независимости Каталонии, объявленного президентом Каталонии Карлесом Пучдемоном, испанский премьер-министр Мариано Рахой основывался на Конституции страны. Однако он не последовал примеру Суареса и не вступил в диалог и переговоры – верной возможности найти способ предоставить Каталонии еще большую автономию и охладить пыл сторонников полной независимости. Для разрешения внутренних каталонских противоречий и примирения между Мадридом и Барселоной нужен был не «сильный лидер», а умелое и гибкое руководство с обеих сторон, образец которого был продемонстрирован сорока годами ранее.